Впервые случилось посетить мне Печерский Свято-Успенский монастырь в марте 1985 года. Жизнь тогда крепко взяла меня за бока и завела в тупик, из которого, как казалось, и выхода никакого не было. В тупик зашли и мои духовно - книжные, и творческие поиски, да и семейная жизнь на глазах рассыпалась в прах. Лишь нудная безысходность и тоска маячили впереди. Не было ниоткуда ни помощи, ни совета. Оставалось единственно, как встарь – в монастырь.

Зная, что Великий пост, и одеваться надо скромнее, купил я дешевые туристские ботинки, а длинное пальто искусственной кожи и бобровую шапку решил не менять. Это ведь была моя повседневная одежда, и я посчитал её достаточно скромной. Разве мог предположить я, впервые попавший в действующую обитель, что московский мой наряд так резко выделится среди скромной одежды печорских прихожан.

Первым делом в обители мы встретились с отцом благочинным, огромным, бородатым украинцем с громовым голосом и пронзительными, карими глазами. Мы стояли посреди просторного монастырского двора. Не зная как вести себя с монахами, в почтении снял я тогда шапку, и мял её неловко в руках, пока монах, будто невзначай, не заметил, что - "в мороз можно бы и шапочку надеть". Да ещё про пальто сказал, что красивое очень.

От робости не смея поднять головы, просился я пожить в монастыре, говоря, что ближе хочу быть к службам, к святыням. "У нас - не просто жить надо. Работать надо, и молиться. Ты вот когда последний раз физически работал?" - спросил он, взяв при этом меня за руку и внимательно оглядывая ладонь. "Да, э… лет десять назад" - нетвердо солгал я, украдкой глянув ему в глаза. "Знаешь, работы у нас тяжелые, простые, на кухне мыть, лопатой кидать, а у тебя и мозолей то на руках нет. Думаю, лучше будет тебе пожить в гостинице, а на службу ходи в обитель. Поусердствуй уж". Побрел я тогда, непонятый, немного даже обиженный, устраиваться в городскую гостиницу.

Службы Великопостные начинались в четыре часа утра и были долгими, монотонными. Темно в храме, холодно, а еще ботинки новые нещадно жмут. Когда все опускались на колени, испытывал я даже некоторое облегчение. Но каким же твердым был этот дикого камня стылый пол. Монахи, на разные голоса повторяли бесконечно одни и те же молитвы, и без счета твердили – "Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй." Народу было не много, все больше старики да старухи. Пряный запах ладана мешался с тяжелым людским духом. Изредка, хриплыми голосами вскрикивали бесноватые, и тогда сжимался я от суеверного страха. Непонятный духовный мир казался пугающе близким и опасным. Но молитва продолжалась, и мало кто обращал внимания на крики. Прихожане изредка, настороженно поглядывали в мою сторону: времена были коммунистические. Сдвинувшись за колонну, я прижался к раке преподобного Корнилия, и, почувствовав себя спокойнее у мощей святого, простоял там всю службу.

Потом была встреча с иеромонахом. О нем говорили, что он таинственно разумеет смутные дебри души заблудших интеллигентов, в отличие, от известного уже тогда отца Иоанна Крестьянкина, к которому больше шел "простой" народ. Даже приблизительно я не представлял, о чем буду говорить с батюшкой. Не было никаких слов, лишь тяжелый ком стоял в сердце. Какое-то смутное и томительное неудобство ощущалось в душе. Я  ждал его в специально отведенной для посетителей комнате, где много было и других, ожидавших. Он появился в дверях, ведущих к монашеским кельям, высокий, худой, даже будто немного болезненный, с пронзительными, усталыми глазами. Мы присели рядышком за длинный стол, накрытый не новой, с ножевыми порезами, серой клеёнкой. Посреди него стоял казенный графин с гранеными стаканами. Не вспомню уже, как начался разговор, но слезы сами потекли из глаз, и странно, что я ничуть не стеснялся людей, нас окружающих. Неожиданно в комнате появился милиционер и дотошно стал проверять штампы прописки в паспортах у всех присутствующих. Меня он, почему-то, обошел.

Увидев мои слезы, иеромонах увел меня в дальний коридор, где мы присели под лестницей, на скамье у большого окна. Я говорил ему, что грехи мои огромны и, что нет мне никакого прощения. Говорил, что страшно приходить таким, как я есть сейчас, к Богу. Что большое это обязательство, и нет сил его понести. Говорил, что боюсь. Говорил - приду вот, назовусь своим, и сорвусь, предам или изменю. Ещё что-то путанное говорил, несвязное. А слезы текли и текли без удержу, словно сами по себе. От батюшки исходило мягкое тепло, плавило сердце, и понуждало говорить главное, словно был он мне отцом или близким родственником. Иеромонах как-то легко, тихо, но так, что сразу почему-то поверилось, сказал – "Грехи твои, брат – пузыри мыльные. Вот раскаялся ты искренне, и нет их. Не греши только больше. Старайся, а Господь поможет по молитвам твоим и стараниям. А если упадешь, что часто случается с испорченной природой человеческой, то мы в самом низу тебя за пяточку подхватим. А что живешь ты жизнью семейной, да ребеночка имеешь, так это же благодатный луг альпийский. Знал бы ты, как там, наверху дует". И замолк вдруг, глядя в пустое пространство перед собой, словно там возникла некая, лишь ему видимая картина.

И стало мне тогда так легко и покойно, и такая вселилась вера в это неожиданное - "мы". Не сирота я, оказывается, в мире злом. Не один на целом белом свете, а есть ещё "мы". В благословенных келиях Печерских, в сохранившихся обителях и храмах поруганной земли нашей, на ледяном ветру духовном, хранится и делается нечто важное, важнее чего и в мире нет. Без чего – смерть.

Словно освобожденный от тяжелого рабства и страха возвращался я назад, в страну несвободы. Возвращался иным, свободным, окрыленным и преображенным. Кто из людей может дать или отнять у меня свободу моей совести? С нами Бог, и кто против Него сильнее. А что мы рабы Господни, так это нормально, ведь Создатель Он наш и Питатель. Ничего без воли Его не происходит, и ничего не случается случайного, но "всякое деяние благо и всякий дар совершен – свыше есть".

Уникальная и самобытная русская цивилизация, которой до сих пор ещё одухотворяется мир, выросла из естественного восприятия христианства русским народом. Всегда рядом с былинными богатырями видится в истории образ смиренного инока-подвижника. Он уходил от мира в леса и пещеры, а мир вновь и вновь приходил к нему. Так, один за другим возникли наши монастыри, освещая и преобразовывая землю древней Руси. Так возник и в 1472 году, в 70 километрах к западу от Пскова, Печерский Свято Успенский мужской монастырь. С основания именовался он "домом Пресвятой Богородицы", явившей свою икону в "Богом зданной" пещере, и освятившей чудом начало иноческого жития. Когда начали селиться там первые пустынники – неизвестно. Предание рассказывает лишь об охотниках, услышавших в дебрях пение, звучащее из-под земли и страшно перепугавшихся. Было это в XIV веке.

Поезд Москва – Печеры вновь влечет меня на Запад, на желанную встречу со святой обителью. Много лет миновало тех пор, как был я в Печерском монастыре. Много чего случилось за это время, и страна стала другой, и люди изменились. Да и сам стал я старше, и надеюсь, чуть мудрее.

В Печеры поезд приходит рано. Свежим утром хорошо неторопливо пройтись тихими, чистыми улочками до старинных монастырских стен. Ещё не шумят машины, нет дневной людской суеты. Лишь скромно шелестят листья, да в мягком утреннем тумане висят под кронами деревьев косые солнечные лучи. Теплой душевностью милой провинции напитан воздух. Дышится легко.

Сейчас маленький городок переполнен приезжими. Стало сегодня больше русских паломников, собирающихся со всей страны, и не сдерживаемых, как ранее, милицейскими кордонами и проверками. Эстония - отдельная теперь страна, и мало эстонцев приезжает из-за границы на праздник. Жаль, что не видно стало стройных, строгих эстонок в живописных национальных костюмах. Мало приезжает теперь и православных поляков, литовцев, латышей.

Мест в городской гостинице нет. Хорошо, что жители принимают к себе на постой паломников. Там, где сохранялись церкви и монастыри, народ отчего-то и добрее, сердечнее. Устраиваемся недорого вблизи от обители, у одинокой старушки, в аккуратном, уютном её домике среди разросшегося яблоневого сада.

В главный праздник монастыря - Успение Пресвятой Богородицы в Печерах совершается великий крестный ход с чудотворной иконой Успения. Икона эта прославилась чудесами с 1523 года, и не раз сберегала обитель от разных напастей. С 1960 года, крестные ходы вокруг обители, на тридцать лет были прекращены, и совершались лишь внутри монастырской ограды. Только с 1990 года, словно из заточения, вышли они к несказанной радости православных, за Святые ворота.

Праздник Успения завтра, но в монастыре всё бурлит. Женщины с утра плетут живописные гирлянды и венки из осенних цветов. Послушники и трудники завозят на телегах огромные охапки зеленой травы. Травой аккуратно выкладываются дороги в монастыре, где пройдет Крестный ход с чудотворной иконой. Женщины украшают её замысловатыми цветочными узорами. После, эту траву и цветы соберут паломники, и сохранят, как память и святыню, около домашних своих икон.

Предпраздничный вечер. На главной, Успенской площади монастыря, под начинающим мягко тускнеть небом, служится неторопливая Лития. Освящаются хлеба. Вот приуготовилось священство в епитрахилях, и дьяконы с кадилами заняли свои места впереди. Чудотворная икона на плечах монахов медленно плывет вверх по цветочному ковру к Никольским воротам. По той самой "кровавой дороге", где жестокий царь покаянно нес на руках тело святого. Мощно звучит в вечерней тиши голос хора, и кажется, что закатное небо становится сейчас ближе, благосклоннее. Людской поток с зажженными свечами в руках, словно огненная река влечется за иконой до ступеней Михайловского собора. Святыню устанавливают на соборной паперти, и неспешное Всенощное бдение продолжается, переходя в акафист Успению Божией матери.

Тем временем вечер тихо угасает, и первые звезды зажигаются в очистившейся выси. А служба длится и длится, завершаясь затемно торжественным Елеепомазанием. Первыми смиренно подходят под помазующую руку Архиепископа схимники и монахи, затем послушники и паломники, и каждому он чертит на лбу крест освященным Елеем. Все прикладываются к чудотворной иконе Успения. И нет уже чужих вокруг. Возвращаемся темными, по-деревенски тихими улочками, с трудом отыскивая свой дом среди разросшейся зелени палисадников. Аромат ладана и цветов, расплескавшийся за монастырские стены, чувствуется в неподвижном, теплом воздухе спящего городка. И звучит в ушах: – "Царице моя Преблагая, Надеждо моя, Богородице!..".

В пять утра, в Сретенском храме начинается ранняя Литургия. Всю ночь там исповедовали. В семь - колокольный звон возвещает о начале средней Литургии в Успенском соборе. Исповедуют теперь прямо на площади, перед храмом. В десять часов, прибывшие на праздник архиерей и епископы, со всем священством служат в Михайловском соборе позднюю Литургию. Возникает чувство, будто идет огромная работа, будто нечто грандиозное готовится подспудно.

Народа в обители прибавляется. В ожидании крестного хода перед другими чудотворными монастырскими иконами служатся молебны. Колышется в ярком солнце живое многоцветие празднично одетых людей, благообразных, светлых. Радостное волнение наполняет сердце.

Множество народу собралось и снаружи обители. Тут есть и греческие монахи, и афонские насельники. Тут женщины в разноцветных платочках, и много, много празднично одетых детей. А как же без них в такой день?

После двенадцати часов "красный звон", которым славится монастырь, заполняет небо над тихим городком. Двум монастырским звонницам вторят колокола городских храмов. Потревоженные необычной силой звука взлетают птицы, и кружатся в прозрачной выси, словно пытаются вовсе раствориться в ней. Кресты и хоругви предваряют шествие. Многотысячная толпа подхватывает древнерусский распев - "О дивное чудо!..", и тяжелая, восемнадцатипудовая чудотворная икона Успения Богородицы чинно выплывает за Святые ворота. Нескончаемым кажется людское движение за святыней. Вместе с иконой Успения крестным ходом несут и все восемь прославленных и чтимых икон Печерских. Иконы торжественно проходят живым коридором народа, и многие опускаются на колени. Это настолько величественно, что колени сами подгибаются от переполняющего душу восхищения.

Блеск священнических риз и богатых окладов, дымок кадил, ароматы ладана, мощное пение и трезвон колоколов, создают вместе нечто фантастическое, чему нет аналогов в нашей обыденности. Будто оживает картина дореволюционного художника. Нет, не картина, а вернулась сама прежняя жизнь, о которой напоминают нам чистые лица старых фотографий. Словно в этот великий праздник чудно соединилась рваная наша историческая ткань. И нет больше среди нас места смутам, тревогам. И нет ничего в целом мире важнее. Кажется, распахнулось небо, и весь крестный ход уйдет сейчас наверх. Домой к Отцу.

На четырех сторонах света, у древних стен звучат четыре Евангелия, соединяя уже тысячелетия. Улыбаясь по-детски, священники широко кропят народ Божий святой водой. Капли веером ложатся на поднятые вверх лица. Радостной улыбкой вспыхивает в каплях воды заветная радуга. Весь Божий мир радуется с нами, и деревья, и травы, и легкие облачка в синеве. И искрящаяся Благодать наполняет до краев усохшие в пустынях века сего сердца. Как это здорово, когда кропят тебя святой водой на крестном ходе! А рядом высятся могучие башни и купола обители, горят в лучах солнца золотые кресты, и звучит древний распев. Возвращается нам дух удерживающей Руси. А Русь Святая, она ведь всегда была здесь, не умирала, не пряталась на дно Святояра. Надо было лишь приехать в Печеры.

© Orthodoxy Foto. 21.03.2003